Мне всегда были интересны антиутопии. Читая Брэдбери, Замятина, Оруэлла, я полностью погружалась в чтение – ведь эти писатели изображали будто бы совсем другой мир, мир страшный, но так отличающийся от нашего и этим интересный для погружения. Когда смотришь «В лучах солнца», с первых же кадров погружаешься точно так же. За одним исключением: это наш мир. Это современная нам Северная Корея, где прямо сейчас, в эту секунду, дышат, ходят и живут миллионы людей.
Виталий Манский, режиссер, с самого начала позиционировал этот фильм как документальный. Однако по прибытии в страну фильм чуть было – и должен был – превратиться в игровой. Дело в том, что северокорейские партнеры сразу обозначили условия: у фильма будет прописанный сценарий, группа будет работать в сопровождении наблюдающих и весь материал будет отправляться на предварительное одобрение. Однако Манский и оператор Александра Иванова хотели снять настоящую документалистику – и снимали из окон отеля, снимали в перерывах между дублями, снимали на вторую флешку.
В итоге – то ли фильм о фильме, то ли слом четвертой стены. Зритель не видит жизнь в Северной Корее такой, какая она есть на самом деле – ведь квартира героев фильма предоставлена специально для съемок, изменены для камеры профессии, локации продиктованы тем, что необходимо продемонстрировать (цеха, клиники, концерт). Но съемочная группа сделала все, что смогла – и зритель не видит жизнь в Северной Корее такой, какая она есть на самом деле – но зритель это чувствует.
Огромные пустынные пространства нагоняют чувство отчуждения и одиночества. Заполняемые по часам людьми – они не становятся теплей, ведь эти люди будто бы не являются людьми каждый сам по себе, они занимаются гимнастикой, готовятся к празднику, едут в метро, маршируют плотной людской массой одинаковых тусклых лиц. Эмоции, отражающиеся на этих лицах, на протяжении всего фильма практически всегда кажутся вымученными: начиная с того, что многие сцены «документалки» по плану – срежиссированы, безликий ментор раздраженно командует «Веселей!», «Улыбайтесь шире!», «Аплодируйте громче!», а простые люди, насильно привлеченные к съемкам, делают это, разумеется, как неумелые актеры, как тряпичные куклы, безвольно висящие на нитках и не знающие, чего именно от них хотят. Но и в «подсмотренных» сценах эмоции будто выписаны кистью на плоской маске: эти улыбки – такая же работа, как и смена у станка. Операторская работа великолепна: ракурсы создают иллюзию такого большого мира, поделенного, однако, на клеточки квартир, на ряды пионеров, симметричного до тоски и ужаса, непонимания – как такое может происходить со всей страной? Со всеми этими людьми, каждый из которых – скажем мы, избалованные по сравнению с «товарищами» либерализмом – индивидуален? Серый колорит фильма перебивается ярко-красным цветом – цветом прекрасных цветов на выставке, красота которых разбита тем, насколько они одинаковы, цветом крови из патриотических рассказов учительницы и ветерана (маленьким девочкам вдохновенно читают, как хорошо «ненавидеть америкашек»), цветом уродливого монстра тоталитарного государства. В фильме явственно присутствие «Большого брата» - эти назойливые портреты улыбающихся-скалящихся вождей, статуи, которые везде наблюдают за своими верноподданными, команды, строй. Это не та общность, которой хочется радоваться – общность идей гуманизма, общность людей как свободных индивидуумов, это именно массовость, масса, которую сожрала и выплюнула махина «всеобщего блага».
Кто-то может сказать, что эти люди счастливы – ведь другого счастья они и не знают. Но отчего же тогда на их лицах это напряжение? Отчего же тогда ремарки автора насчет детей, растущих отдельно от родителей, насчет единственной оперы в местном театре вгоняют в тоску? Ведь все люди в первую очередь люди, и ни пустые прилавки (нижняя часть пирамиды Маслоу), ни отсутствие чего-то своего, личного, подчиненность всей жизни идеалам доктрины и прославлению Вождей не могут быть оправданы для всех них. Ведь, несмотря на всю закрытость страны, в газетах все же появляются сообщения о беглецах от режима, о тех, кто страдает в концлагерях, о жертвах расстрелов – а значит, не счастлива эта страна. Как раз потому, что другого счастья не знает, что выбора нет. Они это не выбирали. За них – тем более за младшие поколения, выросшие уже при новом строе – выбрали Вожди. Они кажутся усталыми – и как раз, возможно, поэтому, и по своему незнанию, что можно иначе – эти люди не совершают в своей стране переворота. Но это все равно кажется таким непонятным – целое общество подчинено кучке командиров, целое общество несчастных рабов-работяг…
Герои этого фильма, уверена, никогда не прочтут Брэдбери, Замятина, Оруэлла. Герои этого фильма в мире их книг живут. Восьмилетняя Син Ми не может вспомнить ничего хорошего. Маленькая девочка рассказывает стишок не о солнце, которое светит над всеми нами, а о Солнце-Вожде. Она плачет. Это страшно. С этим хочется что-то делать. Но ты просто не представляешь, что – и в голове лишь продолжает звучать эта невыразимо печальная мелодия из фильма. «В лучах солнца» - а на самом деле – в глубокой, непроглядной тьме.